— Куда мы идем? — спросил Лука; веселое настроение резко прошло.
Им овладело жуткое ощущение опустошенности после долгих часов постоянного напряжения. Он чувствовал, как слезы собираются в уголках глаз. Горло вдруг перехватило, и он едва мог дышать.
— Да брось, старина, — выдавил Билл едва слышно. — Плевое дело…
Лука кивнул, смаргивая слезы. Он испытал вдруг прилив сил, поднялся на ноги и протянул руку Биллу.
— Ты прав. У нас получится.
Билл поднял руку — на большее уже не осталось сил.
Лука схватил его запястье и собирался рывком поднять друга на ноги, когда ощутил бешеную дрожь в теле Билла. Болезнь овладела им целиком.
С отчаянным криком Лука сорвал Билла с места, подставив плечо под его руку. Они бок о бок вступили в расщелину, поднимаясь с каждым шагом все выше.
Они шли, и казалось, это длится целую вечность, как вдруг первые лучи солнца коснулись снега, позолотили склон горы и осветили след Шары впереди. Они двигались шаг за шагом, и мышцы готовы были порваться от напряжения.
Лука поднял глаза на вершину гребня и увидел, что Шара уже там. Она стояла, ее темные волосы развевались на ветру за спиной. Она смотрела на противоположный склон, невидимый Биллу и Луке. Они двинулись дальше. Билл стонал при каждом шаге, и Лука, чтобы идти вперед, расходовал последние силы. Каждые несколько шагов он погружался в глубокий снег, и свободной рукой ему приходилось разгребать тропинку перед собой.
Гребень казался таким же недостижимым, как и в начале пути, каждый следующий шаг становился хоть на долю дюйма, но короче предыдущего, каждое движение требовало больше сил, чем у них оставалось. Но наконец с последним вскриком они одолели подъем и рухнули на вершине. Шара вернулась посмотреть, как дела у Билла; темные круги залегли под ее глазами. В этот момент что-то заставило Луку подняться и направиться туда, где только что стояла девушка. Он сделал пару шагов вперед на нетвердых ногах и замер, озирая то, что открывалось взгляду.
Поначалу он вообще мало что различал. Утреннее солнце ослепило его. Потом постепенно мир стал приобретать очертания, и он заморгал, пытаясь воспринять увиденное.
— Боже мой, — прошептал он, не веря глазам. — Это невероятно.
— Еще.
Стакан громко брякнул по столешнице. С трудом Рене подался вперед всем своим грузным телом и вытянул шею, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами маленького бармена-тибетца.
— Налей-ка мне, Шамар.
Бармен, демонстрируя похвальную твердость характера, покачал головой. Он поставил полупустую бутылку бренди назад на стеклянную полку над баром.
— Мистер Фалкус, я думаю, вы сегодня слишком много пьете.
Рене устало покачал головой. Он повернулся и уставился мутными глазами на европейца, сидевшего напротив него за столом.
— Видишь? В собственный бар я уже войти не могу, а теперь даже в этой дыре выпить не дают. Хуже тюрьмы.
Он начал подниматься на ноги, и его медвежья грудь вздымалась от усилий. Тут вмешался его собеседник.
— Да ладно, Шамар, ты же видишь — ему надо выпить.
Из верхнего кармана рубашки цвета хаки он вытащил пачку засаленных банкнот, отсчитал несколько бумажек по три юаня и положил на стойку. Бармен пожал плечами, повернулся и снял с полки бутылку бренди.
— Вы слишком много пьете, мистер Фалкус, — повторил он. — Мне вас жаль.
Рене тяжело сел, а его друг вернулся с бутылкой.
— Прекрасно. Мне жаль. Тебе жаль. Нам всем жаль. Теперь мне придется лезть в горы и помогать гребаным китайцам искать ребят. Я должен вывести китайцев прямо на них. А ради чего? Я скажу тебе, ради чего. Чтобы спасти то, что и без того, к черту, мое.
Собеседник Рене налил в стаканы на палец бренди и продолжил слушать недовольное ворчание.
— Ты хоть представляешь, как я ненавижу горы? Бесконечные поганые тропинки и жуткие лишайники… с палец размером, черт бы их драл. Но что меня больше всего бесит, так это их сволочной капитан, который глаз с меня не спустит. Уж этот-то лишайник усядется мне прямо на яйца.
Рене покачал головой, внезапно ощутив накатившую усталость. Он провел без сна два дня в штабе БОБ, и даже изрядная доза алкоголя не поднимала ему настроение. Его отпустили на несколько часов, чтобы он собрался в дорогу, а Ану оставили в камере как гарантию его возвращения. Но, придя домой, он увидел, что ресторан закрыт, дверь опечатана и у входа стоит полицейский. В конечном счете он позвонил старому приятелю и коллеге по турбизнесу, который согласился одолжить ему все, что нужно для похода.
— Если ты восемь лет тут отпахал, это ведь что-то должно означать? — спросил он.
Его ярость внезапно сменилась меланхолией.
— Я полагал, это должно означать уверенность в завтрашнем дне. А оказывается, — Рене щелкнул пальцами, — ори все могут отобрать. А теперь мне придется предать людей, которым я хотел помочь.
— Прекрати укорять себя, Рене. Они сами полезли в закрытую зону, с какой стати тебе расплачиваться за их ошибки?
— Да, знаю. — Он устало кивнул. — Но я просто не понимаю, какого черта капитан БОБ занимается такими мелочами. Бессмыслица какая-то.
— Меня это тоже беспокоит. Ты уверен, что ребята ничего от тебя не скрыли?
— Уверен? Да кто тут может быть уверен? — фыркнул Рене, потирая щетину на подбородке.
Он уставился вдаль, прокручивая в памяти последний разговор с Биллом и Лукой в ресторане. Подробности он помнил плохо, но был уверен, что их не ведет ничего, кроме альпинистского азарта. Так какого черта нужно от них капитану БОБ?