Запретный храм - Страница 14

Всего две недели назад, когда он вылезал из палатки, его лицо обдувал свежий горный воздух, но теперь ему казалось, будто это было сто лет назад. К этому времени — 8.30 утра — в горах он уже несколько часов бодрствовал, смотрел, как утреннее солнце пробивается между снежных шапок гор. Но здесь, в Англии, он чувствовал себя отрезанным от мира, словно природа являла собой нечто, чего следует страшиться, с чем необходимо избегать соприкосновения всеми возможными способами.

— Лука, привет.

Он поднял взгляд и увидел одного из младших клерков компании — тот стоял у двери в кухню. В руках он держал небольшую пластиковую чашку, наполненную коричневой жидкостью — то ли кофе, то ли чаем.

— Твой отец послал меня сказать, что ждет тебя.

— Уже? — удивился Лука и пробормотал: — Господи боже.

Войдя в собственный кабинет со стеклянными стенами, он принялся перебирать бумаги на столе, раскладывая их на две пачки. Почти все они были уже устаревшими заказами на полноприводные автомобили, экспортируемые их компанией по всему миру. Телефонные звонки и продажи давались Луке легко, но бумажную работу он ненавидел.

Постучав в дверь, Лука вошел в кабинет отца — тот сидел за большим, обитым кожей столом и разговаривал по телефону. Он наклонился вперед, разглядывая какой-то документ и выставив на обозрение макушку с редкими, тщательно расчесанными волосами. Когда отец поднял голову, Лука увидел такие же серые, как у него самого, глаза, только с набрякшими от возраста и обилия работы мешками. Отец чуть кивнул сыну и поднял палец, прося Луку помолчать, пока он не закончит разговор.

Лука прислонился к двери — у него не было желания проходить в кабинет, который ничуть не изменился за все годы, что отец работал здесь: те же шкафы, те же коллекционные штучки, аккуратно расставленные на полках и протираемые раз в неделю. Различные грамоты и сертификаты на право экспорта все так же висели на стене у окна, а под ними — две фотографии в рамочках.

Лука не испытывал необходимости смотреть на фотографии. Они были слишком хорошо знакомы ему. Более крупная представляла собой семейный портрет: его мать, положившая руку на плечо мужа, и он — еще мальчишка, единственный сын, на которого возлагались огромные надежды. Он улыбается, наслаждаясь родительской любовью.

Это было до того, как он ошарашил их, сообщив, что от двадцати до тридцати лет намерен заниматься альпинизмом; что он готов добросовестно работать на компанию, но дома и согласен на небольшое жалованье и вообще в долгосрочной перспективе душа у него к семейному бизнесу не лежит.

Несмотря на многочисленные разговоры, состоявшиеся между ними на эту тему, отец до сих пор не принял решения сына. Он изо всех сил пытался переубедить Луку и регулярно взывал к его совести, объясняя, сколько стоило его образование и как ему нужно, чтобы Лука перенял семейный бизнес. Особый упор всегда делался на слово «семья», оно неизменно повторялось и акцентировалось, словно Лука не знал, кто на самом деле его родители.

В двадцать семь лет он понимал, что давно уже должен был оставить компанию отца, но беда в том, что ему никак не удавалось найти достаточно свободную работу, которая начинала бы приносить ему деньги, как только он возвращался в страну. Поэтому и сохранялся неприятный для него статус-кво в отношениях с отцом, замешанных на чувстве вины и взаимной зависимости, причем оба рассматривали эти отношения как средство для достижения различных целей.

Отец продолжал говорить, и взгляд Луки переместился на окна, за которыми теперь молотил дождь. Шли минуты — три, четыре, пять. Ни малейших признаков того, что отец собирается закончить разговор. Он развернулся в кресле, и теперь его не было видно за широкой спинкой. До Луки доносились лишь время от времени разные звуки — отец то втягивал воздух между зубами, то покряхтывал, соглашаясь с собеседником.

Потом кресло развернулось, и отец, даже не поймав взгляда Луки, щелкнул пальцами и показал на стул по другую сторону стола. Лука сел, на его губах появилась безрадостная улыбка. У отца был особый дар унижать сына еще до того, как между ними начинался разговор.

Наконец телефонная трубка легла на свое место, отец откинулся на спинку и посмотрел на Луку поверх очков.

— Значит, вернулся, — сказал он с мимолетной улыбкой.

— Да. В четверг.

— Хорошо. До вершины добрался?

Лука покачал головой.

— Нет. Всего пара часов оставалась. Мы немного повздорили на леднике, но настоящая проблема в том, что, когда мы поднялись выше семи тысяч, у Билла случился приступ горянки. Но, несмотря ни на что, это было замечательное восхождение. Если бы не горянка, точно добрались бы до вершины. — Он почувствовал, как губы непроизвольно расплываются в улыбке. — Ты же знаешь, как я люблю горы, па.

Отец отвернулся, словно Лука сказал что-то обидное.

— Только не говори матери. Она места себе не находит, когда ты отправляешься в эти свои треклятые экспедиции. Она от волнения сама не своя.

Улыбка сошла с лица Луки.

— Да брось, па, не нужно каждый раз заводиться, когда я говорю о горах.

Последовала долгая пауза. Отец снял очки и задумчиво осмотрел дужку.

— Слушай, Лука, мы с матерью тут обсуждали кое-что, пока тебя не было. Я, наверное, допустил ошибку, поставив тебя на внутренние продажи. Мне казалось, тебе такая работа понравится, но на самом деле она не требует от тебя никаких усилий. Поэтому я придумал кое-что, что может прийтись тебе по душе. Назовем это повышением.

Сердце Луки упало, когда он увидел выражение отцовского лица. Он мог противостоять подводным течениям разочарования и неодобрения, но хуже всего, когда отец пытался быть добрым. В такие минуты Лука в самом деле чувствовал себя неблагодарной скотиной.